– Ох, сударь, вот именно… Вы еще долго в трактире…сидели.

– Планше!

– Что, сударь?

– Изволь рассказать немедленно, что я вытворял вчера!

– Да можно сказать, что и не вытворяли ничегоособенного, сударь… Так, гвардейские шалости…

– Планше! – насколько мог грозно воскликнулд’Артаньян. – Ну-ка, рассказывай! Я велю самым категорическим образом!

Планше помялся, воздел глаза к потолку и смиренно начал:

– Сначала вы, сударь, долго рассказывали Уиллу игосподину Кромвелю, как вы любите миледи Анну, а они, проникнувшись вашимипылкими чувствами, стали предлагать немедленно же отправиться к ней сватами.Они, сударь, тоже уиски пили не наперсточками… В конце концов вы все троесовсем уж было собрались идти на сватовство по всем правилам, но пришел нашхозяин, этот самый Брэдбери, и как-то растолковал все же вашим милостям, что надворе уже темная ночь, и негоже в такое время ломиться к благородной девице,особенно если речь идет о пылком чувстве… Кое-как вы с ним согласились и решиливсе трое – раз вы никуда не пойдете, надо заказать еще уиски, и повыдержанее…

– И это все? – с надеждой спросил д’Артаньян и тутже пал духом, видя, как Планше старательно отворачивается. – Нет, чует моядуша, что на этом дело не кончилось… Планше!

– Что, сударь?

– Я велю!

– Ну, если велите… В общем, вы забрались на стол игромогласно высказали англичанам, что вы думаете про их короля и герцогаБекингэма. Англичане, знаете ли, любят, когда кто-то перед ними этак вот держитречь, они внимательно слушали, а те, кто не знал по-французски, спрашивали тех,кто знал, и они им переводили…

– И что я говорил?

– Лучше не вспоминать, сударь, во всех деталях и подробностях,у нас такие словечки можно услышать разве что в кварталах Веррери или иныхпритонах…

– Боже мой…

– На вашем месте я бы так не огорчался, сударь, –утешил Планше. – Честное слово, не стоит! Англичанам ваша речь ужаснопонравилась, они вам устроили, по-английски говоря, овацию, а по-нашему –бурное рукоплескание, переходящее в одобрительные крики… Вас даже пронесли наруках вокруг всего зала… Право, сударь, ваша вчерашняя речь прибавила вамдрузей в Лондоне, уж будьте уверены!

– Что еще, бездельник? И ты что-то подозрительнозамялся…

– Сударь…

– Я же велел!

– Я понимаю, и все же…

– Планше, разрази тебя гром! Я тебя рассчитаю, чертвозьми, и брошу здесь, в Англии, но сначала удавлю собственными руками, кактолько смогу встать!

– Ох, сударь… Вам, должно быть, пришлось по вкусупубличное произнесение речей, и вы как-то незаметно перешли на егохристианнейшее величество, короля Людовика… И королеву тоже не забыли помянуть…Да так цветисто, как о королевах и не положено…

– Подробнее!

– Увольте, сударь! – решительно сказалПланше. – Такие вещи и вспоминать не стоит, нам ведь во Франциювозвращаться, не дай бог, дома по привычке этакое ляпнешь… Это ведь форменное«оскорбление земного величества»… Хорошо еще, что англичане к такому привыкли ине видят в этом ничего особенного…

– Подробности, Планше!

– И не ждите, сударь! – с нешуточной строптивостьюзаявил слуга. – Если предельно дипломатично… Вы, одним словом,сомневались, что у нашего короля имеется хоть капелька мужского характера, а укоролевы – хоть капелька добродетели… Примерно так, если очень и оченьдипломатично… Да вы не огорчайтесь, здесь, в Лондоне, на такие вещи смотрятпросто…

– Я погиб! – простонал д’Артаньян.

– Да ничего подобного, сударь! – утешилПланше. – Я же говорю, у англичан, что ни вечер, в любом трактире говорятречи про своего короля и почище вашей, так что они и думать позабудут про то,что от вас вчера слышали, не говоря уж о том, чтобы доносить… Верьте моемуслову, все обой– дется…

– И это все?

– Можно сказать, почти что… Ну, потом вы принялигосподина Каюзака за Портоса, а нашего трактирщика за Атоса – но они васвежливо взяли в объятия, отобрали шпагу и куда-то спрятали, пока не проспитесь…Это пустяк, право… Ну, потом вы еще пытались снять юбку с одного шотландца –дескать, мужчины юбки носить не должны, уверяли вы, а такие юбки должны носитьженщины… И собирались сами эту юбку примерить первой же красотке, какуювстретите…

– Кошмар! И что же шотландец? Это же верная дуэль!

– Обошлось, сударь… Хозяин всем объяснял, что молодойфранцузский господин всю жизнь пил только вино, а вот уиски попробовал впервые,от этого все и происходит… Так что вам даже сочувствовали, и шотландец тоже, ондаже помог унести вашу милость наверх в эту самую комнату…

– Меня что, несли?

– Как мешок с мукой, сударь, – призналсяПланше. – Вы изволили сладко спать, потому что как упали ненароком, такуже и не встали, только когда мы вас укладывали, вы открыли один глаз, поймалишотландца за юбку, назвали его крошкой и велели, чтобы она, то бишь он,остался. Но никто не стал ему переводить, он вежливо высвободился и ушел совсеми… Вот так, сударь, а больше ничего, можно сказать, и не было…

– Господи боже мой! – простонал д’Артаньян,терзаемый приступами нечеловеческого стыда и раскаяния. Потом его мысли принялииное направление, и он воскликнул: – Мне же нужно отправляться к… миледиКларик… Чтобы обговорить кое-что… А я не могу встать…

– А на этот счет есть верный способ, сударь, –уверенно сказал Планше. – Мне Эсташ подсказал. Он этому научился вМосковии у московитов. Говорил даже, как это называется, но я не запомнил.Что-то насчет лье – пюмелье, поухмелье… Короче говоря, нужно нарезать холоднойбаранины и маринованных огурчиков, влить туда уксусу и насыпать перцу,быстренько употребить все это кушанье, но, главное, после него выпить ещенемного уиски, наплескавши его в стакан пальца на два… Эсташ клянется, что всекак рукой снимет, и вы вскочите здоровехоньким, словно вчера родились…

– Господи боже! – сказал д’Артаньян счувством. – Да меня при одной мысли об уксусе, огурчиках и баранине, неговоря уж об уиски, наизнанку выворачивает!

– А вы все же попробуйте, сударь! – решительносказал Планше. – Я Эсташу тоже поначалу не поверил, но он сходил на кухню,показал там, как это все готовить, принес мне тарелку, налил уиски… Я спревеликим трудом в себя все это протолкнул, потом выпил, зажмурясь и, главное,не принюхиваясь, – и посмотрите вы на меня теперь! На ногах стою,изъясняюсь вполне связно, а ведь ранним утречком был в точности такой, как высейчас, даже похуже…

– Ну что же, – подумав, сказал д’Артаньян. –Неси это твое… как там его, плюхмелье?

Планше выскочил за дверь и быстренько вернулся с блюдом водной руке и стаканом в другой, где виски было налито и в самом деле всего-тона два пальца. Он озабоченно сказал: